Суди отца по сыновней любви [перевод]

Правдивая история из числа старых сказаний ледяного Севера, из книги Хьюго Лаззаря «Мрачные рассказы и предостережения» в переводе почтенного Ганса Гюнтера.

До того, как орды Хаоса разорили Прааг, в лучшей части этого города был разбит уединенный сад, сокрытый от взоров зевак высокой каменной стеной, покрытой острыми шипами и птичьим клеем. Несмотря на то, что сад постоянно скрывался за завесой теней, он был самым настоящим чудом садоводства и поистине восхищал цветами, деревами и кустарниками.

В самом сердце сада красовался декоративный колодец, окруженный безупречным, фантастической формы лабиринтом из подстриженных кустарников и живой изгороди. В некоторых фигурах угадывались представители фауны со всей Империи, иные же не поддавались описанию. У одних было множество голов, у других – чрезвычайно много конечностей; были там и люди с головами чудовищ, и чудовища с головами людей…

За садом ухаживал, следя за необычной стрижкой деревьев, подравнивая живую изгородь, срезая увядшие розы и разравнивая усыпанные гравием дорожки, старик по имени Нэд. Он служил владельцу этого сада и окруженного им роскошного дома уже более сорока лет. И несмотря на то, что хозяин время от времени замечал, что сад, дескать, отнимает слишком много сил и, мол, «ни ты, ни сад моложе не становитесь», Нэд продолжал работать с тем же усердием.

Нэду было ясно, что его хозяин безумен. Иначе и быть не могло. Все магистры, так или иначе, безумны. Что они вообще могли смыслить в старости и смерти, со своей-то драгоценной магией? Двадцать лет тому, его хозяин посеял зерна собственного краха, и у Нэда было отчетливое чувство, что в ближайшие лет десять эти зерна принесут свои перекисшие плоды.

В день, когда эта история началась для садовника и его хозяина, единственный сын магистра праздновал свое двадцатилетие. И в этот день, по традиции их народа, юноша становился не мальчиком, но мужем, и магистр был более не властен над ним как родитель. И чтобы отпраздновать свое взросление, Томаш – так звали этого молодого человека – впервые в жизни попробовал вина (конечно же, особого урожая, но отец предположил, что сыну оно придется по вкусу). Отныне юноша мог делать все, что захочется, идти куда заблагорассудится, пробовать жизнь на вкус – наверстывать все упущенное за двадцать лет учебы и послушания.

Томаш, прихлебывавший из своего серебряного кубка, казался весьма рассеянным. Возможно, думал магистр, так на него подействовало вино. А может статься, что Томаш уже раздумывал о том, какому бы из запретных удовольствий предаться в первую очередь. Как жаль. Жена магистра изменила ему, в этом старый заклинатель не сомневался: ведь в роду более не на кого было списать ущербность отпрыска. О матери своей покойной супруги он узнал лишь тогда… ну… когда было уже слишком поздно.

Все же, подарком, который магистр пообещал преподнести своему чаду по столь радостному случаю, были знания. Томаш часто спрашивал о запретном искусстве и сокрытых таинствах отцовской магии. И вот, в тот самый день и тот самый час магистр пообещал раскрыть Томашу секрет лабиринта, что располагался под садом, и поведать тайну, что скрывалась в самом его сердце.

Он был уверен, что темная магия – единственное, что интересовало Томаша. Его сын был столь долго отрезан от нормальной жизни, что даже не имел понятия о том, чем увлекаются и чему радуются обычные люди. И магистр думал, что в познании тайны лабиринта сын видит свое единственное спасение – легкий путь к славе и могуществу. Жалкий глупец.

Отец и бывший сын сняли со стены по факелу, и старый магистр начал путь по темным коридорам и извилистым каменным спускам, который вскоре вывел их к двери из черного дерева. Там он научил сына отворяющему заклинанию, и они шагнули через портал в каменный проход по ту сторону.

Секрета лабиринта не знал никто, кроме магистра, и Томаш страстно желал завладеть этим знанием. Магистр сообщил сыну, что стены лабиринта пропитала дурная магия, и потому он был обманчив. Логика и разум были здесь бесполезны, и единственный верный путь мог раскрыть лишь мнемонический код.

Томаш жадно впитывал эти новые знания, и магистр приметил, как лихорадочно блестели его глаза и тряслись руки, заставляя свет факела бешено скакать по стенам. Через полчаса пути они достигли центра лабиринта – круглого помещения, от которого расходились лучами восемь прямых проходов, и озарялось оно слабым лучом света, пробивавшимся сквозь отверстие высоко над их головами.

Практически сразу же Томаш пожаловался на слабость. Отец ухмыльнулся себе под нос: он знал, что, скорее всего, действовало отравленное вино, которое он дал мальцу. А может быть, виной тому была пыль искаж-камня, что блестела на полу и стенах помещения. А может – и то, и другое.

Он провел Томаша в центр камеры и помог ему сесть, а потом заковал его безвольные руки в тяжелые кандалы, закрепленные в блестящих слюдяных плитах прямо около отверстия в высоком потолке.

«Не могу признаться, что жалею об этом поступке», - сказал магистр. – «Убедиться в том, что ты не причинишь никому вреда, - мой отцовский долг. Пойми: ты безумен. Если хочешь, можешь винить в этом свою мать. Это все ее заслуга. До нашей свадьбы она ни разу не рассказывала мне о твоей сумасшедшей бабке. А ты ведь понимаешь, что наследственность всегда дает о себе знать. Что ж, в любом случае теперь ты неопасен. Я же ведь не могу позволить тебе шататься по окрестностям, беспокоя людей, правда? Ты зови, если вдруг что-нибудь понадобится. Ах, ну и, конечно же, с днем рождения!»

Спустя ровно четыре года, Нэд, старый садовник, расчищал розовые грядки, и корзина его полнилась изумительным и обильным разнообразием слизней, гусениц и улиток. Было приятно думать, что они послужат благой цели. «С днем рождения» - пробормотал старик, опрокидывая содержимое корзины в колодец.

Внизу, в лабиринте, град из насекомых и моллюсков пробудил Томаша от беспокойного сна. Вытянув длинные пальцы, он целыми пригоршнями собирал их с пола и жадно запихивал в рот, надеясь, что среди них попадутся зелененькие – за эти годы к ним парень особо пристрастился. Хотя годы были беспощадны к Томашу, он держался. Теперь он неплохо мог видеть в темноте, а липкий язык помогал управляться с муравьями. Несмотря на то, что его руки и ноги тоже менялись, он по-прежнему не мог скинуть кандалы, что сковывали запястья. Но Томаш знал, что однажды кто-нибудь найдет его и освободит. В этот день его отец умрет, и это будет очень, очень неприятная смерть.

Минуло еще шесть лет. Грозовые тучи скучились над осажденным Праагом, и кошмарные орды Хаоса темным цунами накатывали на городские стены. Армии демонических богов раскинулись так широко, что края им было не видать. Странные существа хлопали крыльями в лиловом небе или ползли по земле, волны мутантов врезались в стены города вновь и вновь, словно море, бьющееся о скалы.

Далеко за городскими стенами небольшая группа свирепых воинов Хаоса ворвалась в заброшенный жилой дом на ферме, и в погребе его они нашли запертый люк. Выбив его, мутанты увидели затянутый паутиной проход, ведущий в сторону Праага. Осознав, что они обнаружили тайную лазейку в человеческий город, слуги Хаоса спустились по прогнившим деревянным ступеням и исчезли в темноте. Путь их окончился в круглой камере, из которой вели восемь одинаковых проходов. Прикованное к полу, в центре камеры сидело чудное существо – жалкая помесь человека с насекомым.

«Свобода! Свобода! Дайте мне свободу!» - взмолилось оно. Объятый любопытством, быкоголовый главарь дружины Хаоса разбил его оковы. Человек-насекомое пошатываясь поднялся, распрямил свои паучьи ноги, а затем метнулся в одно из ответвлений.

«Отец!» - ревело существо. – «Отец, я иду к тебе!» Слишком извращенные, чтобы пропустить зрелище, которым обещало обернуться это странное стечение обстоятельств, дружинники ринулись следом.

На следующий день после того, как народное ополчение вновь выгнало за городские стены мутантов-захватчиков, старый Нэд изучал облака, тлевшие на теперь уже огненном небе. Он повел в воздухе кривым пальцем и нахмурился: намечалась очередная буря. Нэд надеялся, что молодой хозяин не простудится: он не привык мокнуть.

Нэд был прав насчет своего хозяина. Десять лет прошло – и вот наступил этот день. Что ж, по крайней мере, он мог хорошенько удобрить ревень... Побросав останки магистра в тачку, Нэд поплелся по усыпанной гравием дорожке, в сторону овощной грядки.

Суди отца по сыновней любви [перевод] Суди отца по сыновней любви [перевод] Суди отца по сыновней любви [перевод] Суди отца по сыновней любви [перевод]